— Черт, — говорит британский офицер. — Взрывать будет.
Он задумывается только на мгновение; лодка снова приподнимается на волне и скребет днищем по рифу — возможно, сползает.
— Оставить судно!
Почти все перебираются в вельбот, Уотерхауза отправляют назад на тележке. Примерно на середине пути к сторожевому кораблю он скорее ощущает, чем слышит взрыв.
Остаток пути он практически ничего не видит, и даже на сторожевике перед глазами по-прежнему плывет. Некто по имени Енох Роот хочет непременно осмотреть его руку и голову, для чего надо спуститься вниз. До сих пор Уотерхауз понятия не имел, что повредил голову, и это неудивительно: голова — то место, которым соображают; если она повреждена, как это сообразить?
— Вас наградят по меньшей мере «Пурпурным сердцем», — говорит Енох Роот небрежно, как будто плевать хотел на ордена, но допускает, что для Уотерхауза это большое дело. — И, вероятно, очередную награду получит сержант Шафто, мать его за ногу.
Шафто по-прежнему видит это слово, стоит закрыть глаза. Лучше бы он сосредоточился на деле: как ловчее заложить взрывчатку под кницы, соединяющие сейф с субмариной. «MORPHIUM» напечатано на желтой этикетке. Этикетка наклеена на стеклянный пузырек. Стекло темно-малиновое, как все вокруг, когда тебя ослепят мощным лучом света.
Харви, матрос, вызвавшийся на подмогу, все время светит ему фонариком в глаза. Это неизбежно. Шафто неудобно заклинен под сейфом, пытается приладить капсюли скользкими, онемевшими от холода пальцами. Это вообще было бы невозможно, не попади в лодку торпеда: до тех пор сейф был полностью покрыт жидким дерьмом. Теперь оно слилось.
Харви никуда не заклинен, его швыряет при каждом пароксизме лодки, которая бьется, как выброшенная на берег акула, и со всей дури пытается соскочить с рифа. Луч фонарика постоянно чиркает Шафто по глазам, он моргает и видит бесчисленные малиновые пузырьки с надписью МОРФИУМ.
— Черт! — орет он.
— Что-то не так, сержант? — спрашивает Харви.
Харви не понимает. Он думает, что Шафто чертыхается из-за какой загвоздки со взрывчаткой. Со взрывчаткой загвоздки нет. Загвоздка с Шафто.
Он был прямо там. Уотерхауз отправил его за стетоскопом, и Шафто бегал по субмарине, пока не нашел деревянный ящичек. Открыл его, увидел кучу медикаментов. Порылся, ища то, что нужно Уотерхаузу. Пузырек лежал на самом виду, прямо перед глазами. Шафто касался его рукой. Видел этикетку в луче фонарика.
МОРФИУМ.
Однако не схватил. Будь там написано МОРФИЙ, схватил бы в ту же секунду, но там было МОРФИУМ. Только через полминуты до него дошло, что лодка, бля, немецкая, слова наверняка другие, и на девяносто девять процентов МОРФИУМ — тот же МОРФИЙ. Когда до него дошло, он уперся ногами в палубу и протяжно застонал. За грохотом волн никто не услышал. Потом двинулся дальше и отдал Уотерхаузу стетоскоп. Выполнил свой долг, потому что он — морской пехотинец.
Взрывом отрывать сейф от переборки — не его долг. Просто идея, возникшая в голове. Его учили взрывать; почему бы не пустить знания в ход? Шафто взрывает сейф не потому, что он — морской пехотинец, а потому, что он — Бобби Шафто. И еще потому, что это хороший повод вернуться за морфием.
Подлодка дергается, Харви летит на палубу. Шафто ждет, пока лодка замрет на месте, цепляется за что-то руками и выползает из-под сейфа. Сейчас главная опора на ноги, но нельзя сказать, что он стоит. В таком месте максимум везения — ухватиться за что-нибудь прежде, чем грохнешься задом. Харви не успел, Шафто пока держится.
— Поджигаю! — кричит Шафто. Харви вскакивает. Шафто помогает ему тычком в спину. Харви сворачивает налево и бежит вверх, к боевой рубке. Шафто поворачивает налево и бежит вниз. К носу. К сундуку Дэви Джонса, как моряки зовут смерть. К ящику с морфием.
Куда он запропастился? Прошлый раз плавал в жиже. Может быть — жуткая мысль, — выпал в пробоину от торпеды?.. Шафто минует несколько переборок. Наклон все круче; под конец он спускается спиной вперед, как по приставной лестнице, цепляясь за трубы, провода и цепи, на которых висят койки. До чего ж эта лодка длинная.
Странный способ убивать. Шафто не уверен, что одобряет подводные лодки. Он закалывал китайских бандитов штыком. Одного ударил прикладом по голове, кажется, насмерть. На Гуадалканале убивал нипов из разных видов огнестрельного оружия, сбрасывал на них камни, разводил костры у входа в пещеру, в которой они укрылись, подкрадывался в джунглях и перерезал глотку, обстреливал их позиции из миномета; одного сбросил с обрыва в море. Разумеется, он давно знал, что убивать врагов в схватке один на один вроде как не модно. Не то чтобы он много об этом думал. «Виккерс» в Италии заставил немного задуматься. Теперь он в самой знаменитой машине для убийства, и что видит? Клапаны. Вернее, штурвалы, чтобы эти клапаны открывать и закрывать. Целые переборки заняты железными колесами, от двух дюймов до больше фута в диаметре, сидящими густо, как ракушки на скале. Они выкрашены черной и красной краской, отполированы до блеска человеческими ладонями. А где не штурвалы, там рубильники, огромные, как в кинокартинах про Франкенштейна. Есть большой поворотный переключатель, наполовину зеленый, наполовину красный. И совсем нет окон. Только перископ, в который вдвоем уже не заглянешь. Значит, для этих ребят война — сидеть задраенными в герметической бочке с дерьмом и штурвалами, включать рубильники по команде и, может быть, иногда узнавать от офицера, что сейчас они опять убили кучу народа.
Вот он, ящичек, — на койке. Шафто хватает его и открывает. Все внутри перемешалось, малиновых пузырьков много, он пугается, что придется читать все жуткие немецкие этикетки, но через секунду находит МОРФИУМ, хватает, прячет в карман.